Архимандрит Феогност (Пушков)
Предлагаемая статья архимандрита Феогноста (Пушкова), клирика Луганской епархии УПЦ (МП), посвящена актуальным вопросам современной православной экклезиологии. Её полемический характер приглашает читателей и авторов сайта к обсуждению поднятой темы.
Сейчас, во время так наз. «подготовки к Большому Всеправославному Собору», мы наблюдаем крах экклесиологии, которую долгое время считали выражением «православия» (на самом деле не имеющую отношения к Православию ровным счетом никакого)1. Наверное, история Церкви не знала еще такого позора: условия созыва Собора – не поднимать «спорных» вопросов. Изначально (начиная с первого в истории Церкви Собора – Апостольского, согласно Деян. 15) суть собора и состояла в том, чтобы пастыри обсудили именно спорные вопросы, нашли верное решение и предписали его для исполнения Церквам. Почему же сейчас Вселенское Православие Византийской Традиции боится сесть за стол соборных переговоров?
Nota Bene: Одно важное терминологическое уточнение: Я специально оговариваю, что речь идет о Православии «византийского» образца, так как считаю, что другие Поместные Церкви (не византийского «разлива»), в частности, та же Римская, а отчасти и Нехалкидониты так же имеют полное право называться Православными Апостольскими Церквами, т.е. участвовать в жизни Единой Святой Кафолической Церкви Христовой. Но современный доктринальный и институциональный кризис постиг именно Церкви, которые исторически «отпочковывались» от Византийской (Константинопольской) Церкви.
Неужели наши иерархи настолько утратили веру и собственное призвание, и в будущее Церкви (хранимой Богом), и, наверное, самое главное, в смысл самих «спорных вопросов»? А поскольку именно беспорядок, хаос во Вселенском Православии (Византийской Традиции) касается прежде всего принципов устройства, то именно эти основные вопросы и боятся обсуждать наши иерархи.
Мне кажется, что у сложившейся ситуации существует две основные причины:
1. Практическая: За века доктринального и пастырского бездействия наша иерархия разучилась вырабатывать иммунитет для Церкви от ересей и расколов. Падение Византии в 1453 года превратила нашу Традицию в «музей церковных древностей», у которого отсутствовали механизмы развития. И это положение воспитало определенный тип иерархии: Слепо повторяющей доктринальные оросы 100-летней давности; бессмысленно монотонно «вычитывающей» литургические тексты на непонятном (и для самой иерархии) устаревшем языке; не имеющей сил для органического развития доктрины и осуждения новых ересей (вот почему наши современные иерархи пуще смерти боятся словечка «анафема», а бравируют им исключительно во время конфликта со своими же собратьями из-за границ своей территории). Т.е. чувство церковной доктрины и церковной институции у нашей иерархии атрофировано.
2. Доктринальная: Описанное ненормальное положение в ХХ веке, можно сказать, закрепилось доктринально. И началось все это с «всплеска» в Русской Церкви в XIX веке: Хомяков тому виной2! Именно тут протестантские принципы «церковного» устройства были впервые озвучены в контексте бездеятельного существования Синодальной церковной структуры в России. Тут-то и сказались наши «византийские корни»: почти 1000 лет мы доказывали Риму, что он экклесиологически неправ, но вместо его экклесиологического универсализма мы не представили своего доктринального и институционального целого. У нас нет церковной организации, а где нет организации, там нет и организма. Мы смогли только отказаться от церковной институции, представленной Римом, но своей институции не создали. Епископат превратился из пастырей и церковной власти в органы «надзора» за «сохранностью архивных древностей». Это понимал Хомяков. Византийская (в своем основании) Церковь «устами иерархии» уже не могла давать официальные ответы на возникающие вопросы. Появились целые школы толкователей древних отцов и древних правил, но ни одна из этих «школ» не получила официального статуса. На этом фоне в «византийском» Православии появилась боязнь свежей мысли, боязнь столкнуться с современными проблемами. Все «свежее» приходило к нам либо из Рима, либо «вдувалось ветром» из протестантских просторов. На этом фоне церковной стагнации Хомяков попытался влить в нее дух жизни. Он был искренне уверен, что своими лаицистическими тенденциями он восстанавливает принципы Древней Церкви (как в этом были уверенны и протестанты, от коих он позаимствовал эти лаицистические тенденции с притязанием на «апостольский» характер последних). Но, увы, это был протестантизм! И потому богословие наших Церквей (византийского Православия) получило свое развитие, но – в духе протестантской «свободы» от цензуры и вердиктов официального авторитета. У нас появилось множество мыслителей, но у нас нет «голоса Церкви» в самом точным смысле этого слова. Вместе с протестантской «свободой богословствования» мы унаследовали и протестантский недуг церковного устройства – тенденции к постоянным расколам и самопровозглашенным «автокефалиям». Раз правовой аспект заклеймен и в догматике, и в аскетике клеймом «сухого юридизма» (как будто бы благочестие противостоит порядку и чинности), то «побоку» нам и каноны, и иерархия (ее, с легкой руки Хомякова, превратили в «механизм, совершающий Таинства», утратив ее бытийное значение для Церкви и ее пастырско-учительский авторитет). На приходах ущемляется авторитет и власть священника; в епархиях принижается власть и авторитет епископа; среди епископов возникает безразличие к церковному порядку. Ведь многие сегодня вызубрили, как таблицу умножения, сомнительную аксиому Хомякова (и его последователей) об «отсутствии в Православии внешнего учительского авторитета». Даже покойный Патриарх Алексий II (точнее – те, кто ему составляли речи, а в их числе, скорее всего, в начале 1990-х был и диакон Андрей Кураев) как-то сказал, что «наша Церковь не знает разделения на Церковь учащую и Церковь слушающую», не задумавшись, что этим самым он низводит на нет иерархические функции пастырства и учительства: Если у нас больше нет четкого деления на «пастырей» и «паству» (с четким различием функций), то священство превращается просто в «требоисполнителей». Теперь каждый верующий мнит себя самым умным и самым благодатным, чтобы самому «руководствоваться голосом собственной совести и ума», пренебрегая голосом епископата и пресвитериума (надо сказать правду, что и голос нашей иерархии чаще всего действительно нельзя назвать голосом Церкви, ввиду отсутствия у нас принципов церковного учительства). И этот доктринальный яд (т.е. в сущности ересь) отравил сознание церковных масс в Православии. Но при таком настроении «мозгов» у пастырей и паствы мы никогда не создадим нормальной церковной институции, поскольку создать ее можно только на прочном основании экклесиологической доктрины, которая у нас отсутствует.
Что считают «своим делом» современные иерархи? – Повторять из века в век лепет про верность «отцам Вселенских Соборов». Проснитесь! Церковь продолжает сталкиваться с проблемами, а вы, вместо официального ответа органов церковного учительства (как это делает Римская Церковь) выдаете «частные суждения» отдельных богословов (нередко вообще «пиджачников», т.е. не имеющих священного сана, а значит, не принадлежащих к органам церковного учительства). Все наше богословие утонуло в этих «частных суждениях» и даже «частных системах». Но где ответ Церковного Учительства? – Его нет и быть не может. Понимание этой простой истины превращается в источник страха перед «соборностью» у тех Церквей, которые громче всего об этой самой соборности кричат! Кричать о соборном диалоге епископов мы можем, а вот реально созвать этот самый Собор и наладить его работу, мы бессильны. И это бессилие есть результат нашей обостренной «борьбы с папством».
Итак, на наш взгляд, Церкви «византийского» Православия переживают сегодня кризис на двух направлениях: доктринальный и институциональный. Причем доктринальный неразрешим до тех пор, пока не будут четко установлены и обозначены орган Церковного Учительства. А органы Церковного Учительства не будут созданы до тех пор, пока не будут даны четкие доктринальные основания и определения для этих органов. Замкнутый круг протестантизма? – Да, именно так!
* * *
Какие проблемы церковного устройства существуют в современном Византийском Православии? – их восемь:
1. Отсутствие актуального Канонического Корпуса. Мы имеем древние каноны, которые нередко оказываются в буквальном своём содержании не просто неисполнимыми, но еще и непонятными. К этим канонам в качестве «приложения» мы имеем целую Библиотеку «святоотеческих толкований и академических комментариев». Но эта академическая стряпня ровным счетом ничего не значит на практике, так как ни одна Поместная Церковь не определила то или иное из отеческих или академических комментариев к канонам как официальное и обязательное. Т.е. труд ученых богословов носит чисто кабинетный и узконаучный характер. Более подробно о канонической проблеме можно прочесть в моем очерке: «Почему в Православной Церкви не работают церковные каноны?» [3].
2. Отсутствие баланса между универсальным единством Церкви и национальным фактором в традиции Поместных Церквей. Этой теме также посвящен мой очерк «Церковь между империализмом и национализмом («за» и «против» автокефального статуса Поместной Церкви)» [4].
3. Отсутствие четких принципов функционирования Поместной Церкви (искушение экстерриториальностью «экзархатов»). Корни проблемы – в том, что обозначено нами как проблема № 2: 34-е Апостольское Правило формирует Церковь вокруг «епископов всякого народа» (греч. «этнос»), т.е. определенное значение национального фактора признается. Но, с другой стороны, всегда четко исповедовался принцип «один епископ в одном городе», что ставит под вопрос существование церковной «национальной диаспоры». Кратко этому вопросу посвящен мой старый очерк «Приходская система Поместной Церкви» [5]. Европа и Америка сейчас буквально переполнены всевозможными епископами «диаспоры»: сербы, болгары, румыны, русские и т.д. У Московского Патриархата имеются свои «претензии» к Русской Архиепископии в Европе (с центром в Париже) – претензии направлены на сам факт существования «Русской» Архиепископии вне юрисдикции Русской Поместной Церкви. Т.е. Москва основу Поместной Церкви видит все же не в территориальном принципе, а в национальном – иначе она не могла бы выдвигать претензии к русским, проживающим в чужих землях. Но и у самой Русской Архиепископии те же самые национальные проблемы: русские, проживая в «чужих землях», не смогли влиться в систему Поместной Церкви, а предпочли остаться «Русской» Церковью (правда их оправдывает тот факт, что в Европе отсутствует Поместная Православная Церковь). Со своей стороны Иерусалим предъявлял свои законные претензии к церковной деятельности Московского Патриархата за пределами канонических границ оного. Греческие богословы уже упрекают Москву в формировании экклесиологии по принципу «ubi russicus ibi ecclesia russicae» («где русский, там и Русская Церковь»). Этот вопрос не урегулирован.
4. Отсутствие границ церковной юрисдикции (вопрос об автокефалии). К сожалению, это самый скандальный и самый болезненный вопрос современного византийского наследия. Константинополь – пока был жив в качестве имперской столицы – не собирался никому из своих «дочерних» Церквей предоставлять никакую автокефалию, т.е. все епархии в «новых землях», основанные старанием энной Поместной Церкви (а чаще всего это был именно Константинополь), должны вовеки веков пребывать в составе «Церкви-Матери». 34-е «Апостольское» Правило не было забыто (как неверно думают многие современные богословы), просто понималось оно как предоставление внутренней части Византийской Церкви определенных локальных прав: богослужение на родном языке, созыва собора епископов по локальным проблемам и т.д. Но о полной «независимости» не могло быть и речи. После падения Византии случился двойной кризис: с одной стороны, в пределах Оттоманской Империи, Константинопольский патриарх получил еще и имперский титул «милет-баши» (этнарх, т.е. «министр» всех христиан, проживающих в империи), а значит, его авторитет простерся даже над теми Церквами, которые издревле были автокефальны, но вошли в состав Оттоманской Империи (Иерусалим, Антиохия). Сюда же вошли и «новые народы» (сербы, болгары, валахи). Но с другой стороны авторитет Константинополь стал падать за пределами Оттоманского Султаната: патриарх перестал был олицетворением первого епископа в православном мире. Падение султаната еще глубже увеличило трещину: Церкви разных народов не могли понять – во имя чего они должны пребывать в составе какой-либо иной Поместной Церкви, если издревле известен принцип автокефалии? Почему древним Церквам можно было получить автокефалию, а «новым» путь к ней закрыт? Более пространно по этому вопросу мои рассуждения (а также конкретные предложения по преодолению кризиса) читайте в моем очерке: «Вопрос об автокефалии – позор «византийской» экклесиологии» [6].
5. Десакрализация администрирования Церковью. В византийской экклесиологической модели (отождествляемой сегодня с христианской ортодоксией) разграничено «священнодействие Таинств» и «управление», причем, как Таинство, черпающее себя в апостольском преемстве, понимается только первое, тогда как администрирование воспринимается, как нечто профанное, светское. При таком подходе из Церкви исключается «служение управления» (1Кор. 12:28), на которое, согласно апостолу Павлу, поставляемое лицо получает специальные ординарные дары Духа Святого [от лат. «ordinatio» – «поставление», т.е. дары Духа, получаемые не за личные заслуги, а как сакраментальный дар «по должности»]. Церковь же Рима вполне справедливо считает администрирование Церковью одной из граней Таинства Священства7. Заметим, что диаконат родился в Церкви именно как «административное» служение – для осуществления социальной заботы о вдовицах. Диаконы апостольской традиции не имели никаких функций, хотя бы косвенно относящихся к служению алтаря. Диаконы, говоря современным языком, представляли собою «отдел социальной помощи членам общины». А между тем это поставление почиталось Таинством (но не Священства, как сейчас ошибочно говорят, а именно диаконии8) – Почему? – Потому что сама Жизнь Церкви есть Таинство Бога. Причем жизнь во всех ее «обыденных» проявлениях. Ведь вера проявляется в наших поступках.
Десакрализация администрирования приводит к пренебрежению дисциплиной. Последняя воспринимается как нечто «человеческое и слишком человеческое», «светское». Этикет и формы почитания священника именуется «пережитком феодальных отношений». И даже во взаимоотношениях с отколовшимися от единства церковного общения мы друг у друга устанавливаем только «наличие преемства хиротонии», а не дисциплины9. Мы говорим, что «таинство действительно», если рукоположенный не под сомнением относительно самого священства, забывая при этом, что само священство есть образующее начало Тела Церкви (т.е. структуры и дисциплины), и что сами Таинства немыслимы вне «структурности» Церкви – все это мы забываем. Между тем дисциплина является образующим (образовывающим, оформляющим, воспитывающим) началом не только отдельной личности, но и любого общества. «Священная Дисциплина» есть неотъемлемая грань бытия Церкви. И это не только во временно-пространственном континууме, но и в вечности: Когда «праведники воссияют, как солнце, в Царстве Отца их» (Матф.13:43), и тогда на духовном небосводе будет «иная слава солнца, иная слава луны, иная звезд; и звезда от звезды разнится в славе» (1Кор.15:41). Понимание этой простейшей истины приводит нас к признанию сакрального, и даже сакраментального характера дисциплины в Церкви.
Сказанным автор этих строк вовсе не пытается опровергнуть «действительность» и даже «спасительность» Таинств, данных с нарушением дисциплины и порядка. Но человек, получивший Таинства в «некорректно оформленной структуре», сам имеет в чем-то определенную неполноценность относительно причастности Телу Церкви. Эти Таинства, сообщая полноту дара, не сообщают абсолютной причастности к структуре или «организму» Церкви. Если Церковь есть «Тело», то тело является весьма структурированной реальностью. В Господнем «Доме есть сосуды не только золотые и серебряные, но и деревянные и глиняные; и одни в почетном, а другие в низком употреблении» (2 Тим. 2:20), и не может один член организма жить не только без учета других членов, но и без соблюдения субординации: Не может, скажем, рука требовать себе «автономии и равноправия» с головой10. Если рука перестанет четко подчиняться голове, то в организме произойдет расстройство и болезнь. Игнорирование священной дисциплины вносит болезненные элементы в Тело Церкви, разрушает его богоданную иерархичность и становится причиной многолетних болезней. И нам важно помнить, что сам по себе дар Святого Духа – без нашего послушания и желания пребывать в Едином Теле – не создает живого церковного организма. Дар дается для создания Тела Церкви, но создание происходит через наше активное участие – послушанием, смирением, служением в духе Евангелия и подчинением иерархии: «Повинуйтесь наставникам вашим и будьте покорны» (Евр.13:17). Этот принцип богословски изложил апостол Павел в следующей фразе, указав на священное и богоустановленное начало дисциплины: «И духи пророческие послушны пророкам, потому что Бог не есть [Бог] неустройства, но мира» (1 Кор. 14:32-33). Задумаемся! Духовные дарования, данные пророку, должны быть подчинены определенным правилам и принципам, а не «бить фонтаном». Жизненная энергия в нашем организме равномерно и по системе распределяется между органами, и живительная кровь движется по кровеносным сосудам, согласно установленным принципам организма. «Фонтаном» же «бьет» кровь только из разорванных сосудов, когда кровь перестает циркулировать в теле, проливается во вне и при этом лишает жизненных сил само тело. Так и благодатные дарования, не будучи подчинены законам циркуляции в Теле Церкви, причиняют последней не добро, а зло. Заметим, что «бессистемность» есть еще одна отличительная черта протестантизма (от которого передается многим современным «православным»), но что такое протестантизм, как не банальная утрата чувства Тела, понимания смысла организма? Протестантизм утратил ощущение Церкви, и во многом добрые (в своей отдельно взятой реальности) начинания «прорвались наружу», выплеснулись, чтобы разлиться во внешнем пространстве и окончательно потерять форму: современный протестантизм все дальше и дальше уходит от Христа Евангелия, в погонях за каким-то вымышленным «историческим Иисусом», которого якобы можно найти за пределами Евангелия!
Иными словами, понятие о Церкви как о сосуде «разных даров» неполно, если не учитывать фундаментальное положение о церкви как о Теле, в котором есть и «низкие» члены, и «весьма почтенные» (Рим. 9:21; 2 Тим. 2:20).
Логической непоследовательностью византийской экклесиологии является наложение сакраментальных прещений за административные нарушения: Если администрирование не относится к области сакрального, то почему наказание налагается властью Священства? Как можно, скажем, отлучить от Церкви или предать анафеме за нарушение юрисдикционных границ, если вопрос юрисдикции не есть часть Догмата о Церкви? Мы сами противоречим себе.
Таким образом «отделение административных институтов Церкви от вероучения не просто неуместно, но даже опасно»11.
5.1. Но мы должны обозначить, что вопрос о священности административных функций в Церкви выходит за рамки чисто экклесиологической тематики. Он упирается в вопрос о природе и характере закона (т.е. это уже доктрина, догматика). Мы все так однобоко усвоили «паулианское» (а на самом деле снова протестантское) «богословие свободы от закона», что не пожелали понять его диалектику12. А между тем сам апостол народов предостерегал от толкования его слов в духе либертинской вседозволенности. Критикуя законнический формализм, Павел не отвергает принципа священности права (jus). Христос наделяет Своих апостолов (а от них – архиереев и иереев) Своей властью – быть «строителями» Церкви, «вязать и решить» в ней все возникающие трудности, вопросы, проблемы и даже грехи. Мало кто задумывается над глубиной этих полномочий, ведь речь идет в сущности о том же, что сказано было пророку: «Смотри, Я поставил тебя в сей день над народами и царствами, чтобы искоренять и разорять, губить и разрушать, созидать и насаждать» (Иер.1:10). Это поистине страшная власть! И носитель ее должен быть чист и свят. Но даже в руках Иуды эта сакраментальная власть остается властью.
В «православии» как-то пошла тенденция ограничивать власть духовенства. Нередко говорится, что у священника есть граница полномочий и он не имеет права судить в тех или иных вопросах. Это ограничение полномочий порою подтверждалось даже священноначалием, и было оно результатом неумелого, бездарного, а то и корыстного использования священством своей власти. Но как бы то ни было, всякое ограничение этой власти есть посягательства на Слово Господне: Если грех человек может совершить во всех делах своих – в т.ч. и в тех, которые принято считать «сугубо личными», то и власть священника протирается повсюду, и не знает никаких границ. Ведь там, где священник властен «решить», он же, во-первых, властен «вязать»13, а также обязан еще и «упреждать грех» (т.е. воздействовать на совесть потенциального грешника не только увещанием, но и угрозой сакраментальных прещений, «страхом спасать» душу грешника (см. Иуд. 23)). В наш век, отравленный ядом индивидуализма, принято увеличивать количество «сугубо личных вопросов», которые каждый человек решает «сам». Но задача Церкви подчеркнуть обратное: не существует ничего такого «личного», что не касалось бы «общего». Например: испокон века родительское благословение и церковное освящение было безусловным требованием для законности брака, потому что даже этот «личный вопрос» касается социальных (общественных) граней. В наше время «невмешательства» священника в эти темы (когда священник стал просто пассивно венчать всех «проходимцев» и «пришельцев», которых ни перед венчанием прежде не видел, ни после венчания больше не увидит) мы видим плачевные результате этой политики: браки утратили свою крепость, потому что они считаются «сугубо личным вопросом». Внутреннюю жизнь семьи (в т.ч. и «супружеские отношения»14) больше не контролирует добрый пастырь, не указывает на нормы церковного календаря в «исполнении супружеских обязанностей», на требование церковной этики. Таким образом, брак утратил свою церковность, он всецело секуляризировался! Где тут место «таинству»? Ведь таинство не может быть внецерковным. Таинство – это то, что отражает деяние Бога, и оно всегда осуществляется в пространстве Церкви. И сама семья становится «малой церковью» только благодаря полноценной причастности к бытию Церкви (причастности на уровне послушания священству и священным канонам, исповедания догматов веры и следования церковной дисциплине, и Евхаристия лишьскрепляет указанные пункты, но само участие в Таинстве Евхаристии без послушания Церкви и исповедания ее веры не составляет церковности).
На примере брака мы лишь проиллюстрировали, как современное «церковное» сознание пытается вытеснить за пределы собственной жизни церковность и ее священную дисциплину. Лозунги о «свободе личности» приводят к утрате чувства целого, к утрате причастности к целому. Но личность вне целого, вне универсума – лишь гордое слово, пустой звук. Те, кто получили власть Христа (епископы и пресвитеры), имеют не только право, но и обязанность требовать от подчиненных послушания, а также запрещать непослушных и отсекать упорных. И это «власть слова». Именно на эту власть (а не на власть символа или жеста) ссылается священник, когда молится ко Христу о примиряемом с Церковью грешнике: «Сего раба Твоего словомразрешить благоволи» (2-я молитва чинопоследования Таинства Покаяния). В этих словах священник испрашивает себе у Христа силу – исполнить заповеданное Христом, т.е. разрешить от уз греха покаявшегося. Но этой же властью слова священник связывает и повелевает. И если мы признаем сакральность его разрешительного слова, то не имеем власти пренебрегать сакральностью его как запретительного, так и повелительного слова.
Вопрос о природе власти слова упирается в вопрос о понятии закона, ведь сам закон и есть не что иное, как властное слово, определение. Разумеется, не всякое человеческое слово отражает Слово Бога, а потому не всякое человеческое слово имеет силу вечного определения. Т.е. не все человеческие законы можно уважать и исполнять (в наше время законы легализовали убийство детей во чреве матери, аномальные отношения и запретили противостояние указанным беззакониям).
Разумеется, сказанное нами не снимает, а обостряет вопрос о границах священности власти «слова» в устах Священства: Всякое ли решение священника следует принимать? В случае несогласия что делать – принять во внимание серьёзность власти священника и обратиться к вышестоящим иерархам, или просто «не брать в расчет» сказанное иереем? Как быть, если не согласен и с решением епископа? До какой степени простираются границы послушания?
6. Искажение церковного учения о роли и служении Священства. Десакрализация системы управления Церковью, а также непонимание роли правового (юридического) начала (что, опять же, является «заслугой» Хомякова) приводит к тому, что священник в глазах нашей паствы превращается в совершителя некоего «магического ритуала», совершенно оторванного от реальной жизни паствы. Учительское слово, которое в обязательном порядке должно звучать с амвона, а также власть давать предписания и накладывать наказания на свою паству, совершенно не воспринимаются нашей горе-«паствой». Каждый сам себе «бог-ослов», сам себе «пастырь», сам себе «учитель».
Наши современные «церковные демократы» любят ссылаться на тот пункт Послания Вселенских Патриархов, в котором народ назван «хранителем религии и благочестия». Именно на этом пункте выстроил все свое богословие А. С. Хомяков. Но ни у него, ни у его последователей (слепо повторяющих его слова) не проявилось элементарной филологической чуткости: «Хранитель» – это тот, кто хранит полученный залог.Но кто вручает залог? Имеются ли у Церкви органы, которые ответственны за вручение этого залога веры и благодати народу? Или он прямо – как в сектах – "падает с небес" на каждого, кому причудились благодатные озарения? – Естественно, у Церкви имеются органы, ответственные за Предание Залога. Это – епископат и пресвитериум, которым и вручена благодать "вествовать Евангелие оправдания, право править слово Истины" (2-я молитва хиротонии во пресвитера). Эта пастырская (управляющая) и учительская роль иерархии в современном "православном" сознании утрачена. Роль Священства – в сознании "церковных масс" – сведена к "совершению таинств и треб", а его учительское слово и его власть "вязать и решить" (т.е. власть по отношению к этому самому народу) попросту игнорируется. У паствы напрочь отсутствует послушание пастырю! О какой церковности, о каком православии может идти речь? Разве апостолы позволяли проникнуть демократическому яду в свою общину? Пусть «демократы» приведут хотя бы один пример, когда бы апостолы советовались с паствой по вероучительным или дисциплинарным вопросам. Вот, апостольский собор (Деян. 15). Из кого он состоит? – Из "апостолов и пресвитеров". Где тут "мирянское начало"? Собор принял решение и направил его пастве. Где тут ожидание "согласия народа" с пастырскими решениями? Где тут вообще упоминание о каком-либо значении мыслей самого этого народа? Пастыри несут пастырское служение Христа – Пастыря и Врача душ и телес. Может быть, кто-то приведет примеры того, как больного приглашают на медицинский консилиум и спрашивают его совета: "Мы вот так тебя будем лечить – ты согласен"? Или, может быть, Сам Христос подал нам хоть один пример, как пастырю надо "советоваться с народом" по вероучительным, дисциплинарным и сакраментальным вопросам? – Современные сторонники "церковной демократии" любят ссылаться на решения Поместного Собора Российской Церкви 1917-1918 гг. Исчерпывающую критику решениям этого собора дал русский богослов протопресвитер Н. Афанасьев в своем очерке"Служение миря в Церкви" (Главы 3-я и 4-я указанного очерка). Его свидетельства тем ценнее, что сам он находился под определенным влиянием Хомякова, и в области сакраментального (литургического) служения (чему посвящены у него 1-я и 2-я главы очерка) сам придерживается протестантских "лаицистских" принципов.
7. Вопрос об Иерархическом Первенстве в Семье Поместных Церквей. Этот пункт логически вытекает из предыдущего (как предыдущий – из предшествовавшего ему). Если мы имеем неустройство в общине, неустройство в иерархической порядке внутри Поместной Церкви, то такое же неустройство мы наблюдаем и во взаимоотношениях Церквей меж собою. Мы можем сколько угодно признавать внутреннее самоуправление и свободу Поместных Церквей, но если мы говорим о единстве этих Церквей как выразителей веры Единой Православной Церкви, то встает вопрос о первенстве: Вокруг кого собираются предстоятели Поместных Церквей для выражения своего согласия и единства? Патриарх Константинопольский Афинагор в Пасхальном послании 1950 г. заявил, что «из всех Православных Церквей на деле таковыми являются только те, которые находятся в молитвенно-евхаристическом общении с константинопольской кафедрой апостола Андрея»15. При этом Константинополь понимает, что «первенство» – это не просто вопрос о том, «где будет стоять мое кресло и каким по счету будет возноситься мое имя во вселенских диптихах». Реальное «первенство чести» подразумевает определенную власть16 (показателем чего и является преимущественная честь). Москва с этим не согласна. Но отрицая реальное «первенство» за Константинополем, она не в силах предложить другой центр единства на каких-либо веских основаниях. В итоге мы получаем не единое Православие; не Единую Церковь, а кучу разрозненных, замкнувшихся в себе и своем «богословии», Поместных Церквей. Приходится согласиться с Римом: «Православные настолько же нуждаются в папе, насколько папа нуждается в них»17.
8. Вопрос о процедуре принятия официальных всецерковных (всеправославных) решений по актуальным вопросам догматики, канонического права, этики и т. д. Мы знаем, что в Риме таковым органом является «институт Папства» (не путать с персоной Папы): соответствующие церковные структуры со всех сторон рассматривают возникший вопрос, обсуждают его на конференциях, Синодах, в Университетах, затем готовят официальный документ, который утверждается Папой Римским. Так «родились» и «Кодекс Канонов Католической Церкви», и «Катехизис Католической Церкви», и другие официальные решения. В Византии таковым органом был Собор – изначально Вселенский, а затем и Поместный, но с «ратификацией» его Деяний предстоятелями других Поместных Церквей. Мы понимаем, что на сегодня Поместный Собор не может быть выражением Вселенского Православия, а значит, необходим официально, на Всеправославном Соборе, принятый протокол проведения официальных решений (в том числе и доктринального характера). Так же необходимы инструкции для локальных (Поместных-Епархиальных-Приходских) форм Церковного Учительства и Евангельского свидетельства.
При сложившемся доктринальном хаосе, где каждый «православный» сам себе «Папа Римский», невозможно говорить ни о структуральном, ни о вероучительном «единстве» Православия. Наша иерархия боится принять какое-либо решительное решение; внести даже самые незначительные, но важные изменения в богослужебный Устав (хотя бы внести такие изменения чинопоследования, которые позволят совершать утреню с утра, а «жертву вечернюю» запретят совершать поутру). Почему боится? – Потому что начитавшийся идей Хомякова наш «православный народ» уверен, что он «имеет право» «контролировать» свою иерархию. Всем основательно вбили в головы примеры с «народным» противостоянием Несторию Константинопольскому. Все «выучили» сюжет из жития Максима Исповедника, когда он один на всем Востоке (т.е. в пределах Византийской Церкви) противостоял монофелитской иерархии. И реши наши иерархи что-то «отредактировать», сейчас же налетит стая крикунов, каждый из которых мнит себя не меньше Максима Исповедника (хотя по интеллектуальному уровню все они вместе взятые не сгодятся и в качестве прислуги этому умнейшему и ученейшему богослову своего времени). Вот этих «максимов исповедников» и боится наша иерархия! Вот и блеют наши «Синодальные Богослужебные Комиссии» про то, что «Типикон – это исторический документ», который редактировать не надо18. Канонический свод «Книга Правил» у нас тоже «исторический документ» (словно роман, написанный в позапрошлом веке). Мы – музей Средневековых византийских раритетов!
Мы критикуем Римскую Церковь? – А много ли мы знаем о реальном учении этой Церкви? Было бы не лишним вчитаться в некоторые ее вероучительные тексты19. Говорят, что и в Римской Церкви есть раскол и реформы вызывают противостояние? –Да, есть. Но в количестве «раскольники» явно в проигрышном меньшинстве, а движение «за старый обряд» внутри самой Римской Церкви существует вполне официально (по аналогии с тем, как у нас существуют «единоверцы», т.е. православные, совершающие богослужение по старообрядческому уставу).
Но у сложившейся ситуации существует парадоксальная «обратная сторона»: В Риме существует процедура принятия официальных решений, а потому за локальные высказывания подвергаются острейшей критики не только кардиналы, но и сам Папа. У нас из-за отсутствия процедуры принятия Всеправославных решений любое локальное высказывание епископа (а уж тем паче – Патриарха) встречается либо слепым повторением в качестве некой «мантры», либо агрессивной истерией. Так, кстати, высказался покойный Предстоятель УПЦ митрополит Владимир Сабодан против законодательного запрета абортов – его слова восприняли как «официальный голос», а любая критика стала восприниматься как «призыв к расколу». Автор этих строк год мыкался с критикой на это высказывание митрополита, причем с критикой, составленной в самых вежливых формулировках, с соблюдением церковного чинопочитания. В итоге все равно украинские религиозные ресурсы ее не опубликовали, а опубликовать пришлось в другом месте20. В Риме же официальный «Зал Печати» несколько раз «снимал» текст некоторых проповедей Папы Франциска, в которых встречались не вполне точные высказывания по затронутому вопросу. У нас же на официальном сайте Московской Патриархии снимали разве что «фото с часами» (когда журналисты в либеральной прессе раздули вокруг этих часов скандал). Официальные же сайты наших епархий переполнены политической тематикой; вся «церковная» педагогика сведена к политвоспитанию. Мы снова тотально проигрываем в этом вопросе Римской Церкви.
Если у нас нет органов Церковного Учительства, значит, нет никакого «Православия». Ведь православие состоит не в том, чтобы верно повторять оросы про количество природ во Христе, а в том, чтобы на все актуальные вопросы давать адекватные ответы (а не набор мнений с оговорками: «знаете, вот богослов Вася создал такую систему, а богослов Петя с ним спорит и высказывает набор противоположных мнений, но все их мнения равнозначны»). Повторю аксиому: если нет православного ответа, значит, нет и самого Православия! Структурально оно еще держится в системе Поместных Церквей (хотя и она рассыпается на наших глазах), а доктринально у нас столько «православий», сколько сект не снилось даже Протестантизму.
* * *
Все вышеперечисленные проблемы должны быть поставлены на повестку Всеправославного Собора в обязательном порядке и обсуждение их необходимо начать безотлагательно.
Вопиющие кризисы во всех указанных направлениях православной церковности свидетельствуют о необходимости вселенского первенства не только чести, но и определенной власти. И как бы мы ни ссылались на опыт первого тысячелетия (в вопросе о Римском Первенстве), этот опыт может иметь важное историческое значение, но не подлежит автоматическому воспроизведению. Он так же неприменим к современной церковной действительности, как неприменим опыт первых трех веков (до формирования митрополичьей системы округов). Нужно признать, что та модель экклезийного устроения, которую предлагает Рим (конечно, в некоторых деталях дискуссионную), является таким же «шагом вперед» (относительно системы «Автокефальных Церквей»), каким для III в. была «митрополичья система» относительно «киприановской епископальной» модели; каким, соответственно, являлась и система крупных «Поместных Церквей» относительно «множества митрополий». Само развитие «структуры» Церкви мы должны рассматривать не как некое отступление от пресловутой «первохристианской простоты», а как органический и поэтапный рост Древа Церкви.
Основная проблема Православной экклесиологии – отсутствие четких догматических границ (оросов) по догмату о Церкви, благодаря чему экклесиология приобретает некую «двуликость»: Когда мы хотим поспорить с Римом, мы вспоминаем Киприанов тезис «нет епископа над епископом, ибо каждый епископ – носитель полноты апостольского преемства». Когда же нам приходятся защищать сложившуюся у нас практику патриархатов, мы начинаем ссылаться на сложившуюся традицию административного устройства (во-первых, «пентархию»; во-вторых, «систему Поместных Церквей»), как на адекватное выражение православной экклесиологии, не желая замечать, что эта система как раз противоречит на корню «отцу православной Экклесиологии» – Киприану Карфагенскому. Тут уж надо определяться, что соответствует ортодоксии: Киприанова модель «каждый епископ являет полноту Церкви» или модель «Поместных Церквей» с ее «самым главным» епископом, затем плеядой его помощников (синодалов-кардиналов) и уже в самом низу – епархиальным епископом? Но это тоже уже доктринальная, а не узко институциональная проблема.
P.S. В результате братского общения с одним из собратьев по обсуждаемым в данном очерке проблемам я получил вопрос: «Почему Вы еще не перешли под омофор Римского Папы»? – Тому несколько причин: 1. Я люблю ту Церковь, которая подарила мне в Таинстве Крещения новую жизнь и встречу со Христом. 2. Я считаю, что могу, имею право и даже долг свидетельствовать изнутри в этой Церкви о ее проблемах и болезнях. 3. В Римской Церкви я тоже вижу свой список проблем. Они иногда отличаются от наших. Но беспроблемных Церквей на земле нет. Стоит ли менять один набор проблем на другой? – Сегодня я думаю, что не стоит. А что будет завтра – покажет время…
Священноархимандрит Феогност (Пушков),
кандидат богословия, священник Украинской Православной Церкви (Московского Патриархата)
--------------------------------------------------------
1 Обзор того, как Поместные Православные Церкви (и канонические, и находящиеся вне общения с нами самопровозглашенные автокефалии) «готовятся» к этому мероприятию можно увидеть тут: [http://catholichurch.ru/index.php/topic/1273-подготовка-к-всеправославному-собору/ ].
2 Об этом я писал в своем очерке «Алексей Хомяков. К 155-летию со дня кончины религиозного философа» [http://www.religion.in.ua/main/bogoslovya/30659-aleksej-xomyakov-k-155-letiyu-so-dnya-konchiny-religioznogo-filosofa.html], но он, как и предыдущий (об автокефалии), остался незамеченным. Что ж поделать, если современное общество не интересуется серьезными темами, а бросается исключительно на «легкоусвояемую» информационную дешевку?
3 http://www.religion.in.ua/main/analitica/27666-pochemu-v-pravoslavnoj-cerkvi-ne-rabotayut-cerkovnye-kanony.html
4 http://www.religion.in.ua/main/bogoslovya/27104-cerkov-mezhdu-imperializmom-i-nacionalizmom.html
6 http://www.religion.in.ua/main/analitica/29806-vopros-ob-avtokefalii-pozor-vizantijskoj-yekklesiologii.html
7 К нашему большому удивлению, на этом же аспекте Священства настаивает ипротопресвит.Н.Афанасьев в своем очерке «Служение мирян в Церкви» (см. 2-ю гл.). Это тем более удивительно, что сам Афанасьев находился под сильным влиянием Хомякова и протестантского богословия.
8 О том, почему диаконы не являются степенью в Священстве (но являются при этом степенью в клире), см. мой очерк: «Апостольское Предание» сщмч. Ипполита Римского: учение о священстве (к истории формирования клира) // Церковь и Время, № 1 (46), 2009. [на сайте ОВЦС http://www.mospat.ru/church-and-time/340 ].
9 Хотя и тут у нас, «византийских» ортодоксов, полный хаос: с еретиками мы общаемся, устанавливая только наличие преемства, а не канонического характера их церковной организации (все «еретические» иерархии, в сущности, появились в результате раскола). Зато со своими же конфессиональными единоверцами, которые «откололись» не от догматов, а от церковной организации, мы ставим акцент на «каноничности церковной организации», а отсутствие последнего считаем основанием для отказа признавать Таинства в расколах. Полный хаос.
10 Заметим, что вопрос с «определением статуса члена организма» упирается в вопрос о первенстве: кто будет «определять», кому быть ногой и кому быть рукой, а кому – так вообще «срамным удом»? Не может быть и речи о «самоопределении»: самих себя мы, разумеется, будем видеть исключительно главами да мозгами, но тогда «где же тело?» (1Кор. 12:19). На уровне епархии раздает служения (а значит, и «определение статуса члена») епископ, а на уровне прихода – священник, но кто же раздает «статусы» на уровне объединения епархий? Ведь структура Поместной Церкви считается у нас достоянием чуть ли не гражданского права.
11 Иоанн Зизиулас, мит. Пергама. The Synodal Institution: Historical, Ecclesiological and Canonical Issues // Theologia 80 (2009), pp. 5-6.
12 Этому вопросу посвящена моя статья «Диалектика ветхого и нового в жизни Церкви» // Церковь и Время, № 4 (65) 2013.
13 Заметим, что на этом важном аспекте власти священства настаивал св. новомученик Михаил Новоселов в своем 3-м «Письме к друзьям».
14 В русскоязычном блоггерском сегменте постоянно присутствуют нападки на звучащие канонические требования супружеского воздержания во время Великого Поста; на осуждение противоестественных отношений между супругами (церковные каноны приравнивают к содомии орально-анальные отношения мужа и жены); на запрет контрацепции. Сатанинской насмешкой становится речь о «священности» брака, который становится самой порочной и самой неприступной для освящения и благодати средой, чуждой каких-либо церковных и этических ограничений.
15 Афинагор I // Католическая Энциклопедия. – М. Изд. Францисканцев. 2005. – Т. I – С. 411.
16 По интересующему нас вопросу огромный интерес представляет «Послание Константинопольской Церкви к пражским утраквистам» от 18.01.1452, подписанное (в числе прочих) Сильвестром Сиропулом и Геннадием Схоларием [ http://krotov.info/acts/15/2/1452_01_18.htm ]. Послание написано в духе латинского папского универсализма, так что Константинополь и Рим поистине пользовались одним и тем же языком, и каждый видел в себе вселенский центр:
"Священная церковь города Константина, мать всех православных и учительница всем и всяким славным братьям и сыновьям во Христе – любимым, чешскому высочайшему обществу города Праги и благородным мужам, и отважным правителям, капитанам, и герцогам, и баронам, и блистательным всадникам, и духовным мужам, и учителям, и всем церковным настоятелям, а также гражданам и должностным лицам. К тому же всем и всяким, которые пребывают где-либо в зарубежных странах, православным, как мы слышим, и истинной веры Иисуса Христа исповедникам, которые увидят это письмо материнского попечения, — спасение вам в Сыне славной Девы и стократное приумножение духовного плода нашего наставления.
Святая и благочестивая невеста небесного жениха, который есть глава всей церкви, не может иметь большей радости, нежели слышать сыновей своих, во истине пребывающих. В самом деле, когда не без величайшей радости и как будто в залог будущего плодоношения весть об увеличении количества честно страдающих в исповедовании истинной веры дошла до слуха этой милосердной матери, и прежде всего через вашего брата, сына нашей церкви, Константина Англика, доставщика данных посланий, учителя и достопочтенного священника, мы удостоверились яснее, что вы не поглощены новшествами, рожденными благодаря некоторым в церкви Христовой, но опираетесь на фундамент веры, переданной нам от нашего Благодетеля и Его учеников, эта священная церковь пришла к заключению написать вам и побудить к унии с ней, не ради той унии, заключенной во Флоренции, которую именовали, как и следует, пожалуй, отложением от истины, — поэтому мы не приняли ее, но, вернее, совсем объявили недействительной,— но согласно незыблемому закону истины, в котором одном мы можем соединиться истинно и непоколебимо.
Ибо церковь Христова не сомневается, о вас она узнала из того, что ей было сообщено, как сказано, что если вы решились воспротивиться опасным новшествам Рима, то будете единодушны с ней во всем, при посредничестве священного писания, истиннейшего судьи. Дело в том, что если раньше мы получали недобрые о вас вести, словно вы противитесь не латинским измышлениям, но более противодействуете в большинстве исконным доктринам вселенской христианской церкви, однако недавно мы были осведомлены о вас, что вы, так сказать, воскресаете и к общему христианскому богослужению и истинному благочестию возвращаетесь, что вы не покидаете мать, но страдаете, воспламеняемые любовью истинной матери, к которой вы стремитесь. Это показало нам отчетливее именно прибытие вышеупомянутого благочестивого священника, который описал, как указано, по порядку ваши дела и вручил его самого собственное исповедание, рассмотренное святой матерью здраво и благожелательно, и со своей же стороны принял переданное ему наставление истинной веры, в которой необходимо согласоваться всем желающим спастись, которое он доставит вашей любви.
Итак, желаннейшие братья и сыновья, если так оно и есть, как мы слышим и надеемся, поторопите объединение с нами. Ибо с чьей помощью, нежели в лоне матери, вы сможете решительнее бороться против злословящих и в решающий момент истинного спасения, и где вы сможете лучше освежить себя самих, нежели там, где обнаружен родник проточных вод? Придите поэтому все жаждущие к водам и вкусите без всякого смешения вино непорочного веселья и молоко из сосцов утешения ее. Ведь мы надеемся на Бога, что вы во всем будете единодушны с нами, и после этого мы с величайшим радением и любовью позаботимся о духовных пастырях и епископах ваших душ, которые будут направлять вас словом истины и не будут удручать образом жизни.
Что же касается обычаев вашей церкви, мы благосклонно желаем сделать вам снисхождение в соответствии с апостолом в тех, которые вытекают из доброй основы и самой честной цели и уступка которым окажется сообразно вашему наставлению, достоинству же святой матери этой и истинному нашему ради нее общению и послушанию она не будет противоречить. Ведь что касается разницы таких обычаев, нам не трудно, по доброй воле и решению, руководить, не причиняя ущерба. О, если бы ниспослал все же всемогущий господь, чтобы вы были такими, как недавно мы узнали, и чтобы многие другие, подобно вам, воскресили дыхание истинной жизни во приумножение и возрастание истинных сыновей истинной матери, и о если бы он сотворил, чтобы вы с нами в храме церкви, радуясь одним и тем же догматам и обычаям, едиными устами и сердцем восхваляли его, во веки веков, аминь.
Никомидийский Макарий. Смиренный митрополит Торнова Игнатий. Филиппопольский Иосиф. Смиренный митрополит Акакий. Великий экклесиарх диакон Сильвестр Сиропул. Дикеофилакс и иеромнимон диакон Феодор Агаллиан. Кафолический дидаскал православной церкви, смиренный монах Геннадий"
* * *
Итак, перед нами документ, написанный тем самым языком церковной дипломатии, на котором составлялись все письма из Рима «к восточным схизматикам». Константинополь себя именует Матерью всехправославных, т.е. центром единства Церквей. Дошло до того, что протестантов, у которых то и священство оборвалось, готовы «принять по икономии», оставив обряды и обычаи. Налицо – римская униональная дипломатия.
17 Элпидофор Ламбриниадис, митр. Первый без равных. Ответ Константинопольского Патриархата на документ о первенстве, принятый в Московском Патриархате – http://www.religion.in.ua/main/bogoslovya/24468-pervyj-bez-ravnyx-otvet-konstantinopolskogo-patriarxata-na-dokument-o-pervenstve-prinyatyj-v-moskovskom-patriarxate.html
18 См.тут: http://ustav.livejournal.com/1240290.html
19 Изложение с комментариями одного из фундаментальных текстов Церковного Учительства Римской Церкви я дал в Живом Журнале [ http://ustav.livejournal.com/1240457.html ].
20 См. «Иерархи, Майдан и Вифлеемские младенцы… Попытка спокойно говорить на неспокойную тему» [http://www.portal-credo.ru/site/?act=lib&id=3319 ]. (Прим. редакции портала "Религия в Украине": статья по спорному высказыванию митрополита Владимира об абортах в апреле 2012 года была отклонена, поскольку в ней однобоко освещалась реплика главы УПЦ, без учёта обоснования митрополитом своей позиции: «Узаконивать это, по моему мнению, нельзя, потому что операции сделают тайными, будут калечить друг друга, и не будет никому ни от кого ни помощи, ни вразумления». Эта позиция, кстати, во многом отражает традицию не принимать скоропалительных решений, которой руководствовались византийские богословы, отговаривавшие князя Владимира от отмены смертной казни).
No comments:
Post a Comment